На исходе XIX века Эфиопия занимала особое место в системе внешнеполитических приоритетов Российской империи. Эта страна привлекала стратегическим расположением — она открывала доступ к контролю над акваторией Красного моря и, как следствие, к морским путям, ведущим в Средиземноморье. В условиях сохранявшейся проблемы черноморских проливов, поиск альтернативных маршрутов становился для России не просто желательным, а жизненно необходимым.
Во-вторых, Эфиопия могла служить опорным пунктом для выхода России в Индийский океан и далее к берегам Индии и Индокитая. В условиях обострения соперничества с Великобританией такая геополитическая позиция представлялась крайне привлекательной для русского правительства.
Не менее важным, а для многих в России — и вовсе основополагающим, являлся религиозный аспект. Эфиопия, древнее царство Пресвитера Иоанна, воспринималась как уникальный оплот христианской веры, чудом сохранившийся в окружении мусульманских султанатов и языческих культур. Сам факт существования этой независимой христианской державы на африканском континенте вызывал в православной России живейшие симпатии и ощущение глубокого, почти мистического родства. Хотя Эфиопская (Абиссинская) церковь исповедовала монофизитство, это догматическое различие, столь существенное для богословов, на практике отступало на второй план перед лицом очевидной общности: единого Священного Писания, схожих обрядов и монашеских традиций, а главное — совместного противостояния иноверному влиянию.